Как-то поздно вечером в дверь позвонили. Мы открыли. На пороге стоял странный человек. На нем была какая-то пестрая куртка, кое-где обшитая кожей и кожаной бахромой, на концах которой покачивались разноцветные бусинки, маленькие колокольчики, шнурки и блестки. Он напоминал новогоднюю елку. Длинные растрепанные волосы кое-как были собраны сзади в косичку. Он был высок ростом и очень худой. Лицо можно было назвать даже изможденным. Небольшая борода, длинный утонченный нос и глаза, добрые и доверчивые, как у ребенка, - этот портрет напоминал облик Христа или средневекового пилигрима.
Он вошел в дом, наклонился ко мне с высоты своего роста и громко, будто Дед Мороз, спросил: «Что, не ждали меня?» От изумления у меня открылся рот. Я обернулся и посмотрел на родителей, подумав, что они тоже в шоке. Но на их лицах я увидел спокойные улыбки, словно этот человек приходил к нам в гости каждый день, а значит, ничего удивительного в его визите нет.
Меня представили незнакомцу. Я думаю, ему было далеко за тридцать, но он протянул мне руку и сказал, словно мы были ровесниками: «Дима».
Дима прошел в комнату, скинул с плеч котомку и стал доставать из нее, словно фокусник, различные музыкальные инструменты: флейту, трубу, фагот, трещотку, свистелки, сопелки и… велосипедный насос! Он стал играть на всем этом одновременно, извлекая звуки и из фагота, и из сопелок, и из насоса! Было впечатление, что у нас в комнате играет оркестр. У меня на полке пылились две детских дудочки. Иногда я «играл» на них, но возникал лишь невыносимый свист, из-за которого мама затыкала уши. Я принес дудочки Диме, и он сыграл на них удивительно красивую мелодию.
Это окончательно убедило меня в том, что он артист. Папа дополнил: «Дима – композитор». Я и не подозревал тогда, что композиторы бывают такими. Я представлял их во фраках и белых рубашках с бабочками… И вот я «живьем» вижу модного среди молодежи певца, композитора и исполнителя, которого называют в городе «человек-оркестр».
Судьба его не совсе5м обычна. В детстве он увлекся рисованием и лепкой из глины. Он хотел научиться делать скульптуры. Пошел в профтехучилище на факультет плиточника-мозаичника. Но, талантливых ребят делу не учили, а посылали в город таскать цементный раствор на стройках; он простудился, тяжело заболел, а когда выздоровел, врач сказал: «чтобы поправиться окончательно, надо научиться играть на трубе. Это немцы придумали таким способом лечить легкие».
А надо сказать, что Дима – сын друзей моих родителей. Поэтому мой отец за одну весну научил подростка читать по нотам, играть гаммы. Так что летом он поступил в музыкальное училище. Папа вспоминал, что в этом Диме во многом помогла его увлекающаяся натура: он быстро загорался какой-то идеей, планами. И если этого горения хватало, то планы осуществлялись быстро, а если нет, то он о них забывал.
Говорят, что у художественных натур главная проблема заключается в том, чтобы найти волю для самовыражения. На это способны только сильные люди. Остальные мучаются, страдают, разбрасываются, но так и не могут выбрать тот или иной берег: творчество или семью, например.
Дима с его добрыми детскими глазами, мягкой манерой говорить, никак не похож на злодея. А ведь у него было уже несколько жен, и живет без отца дочь. Но, как ни странно, и жены, и дочь относятся к нему и теперь хорошо, и ни за что на него не сердятся, а привыкли к нему как к ребенку.
Раньше на Руси таких людей называли блаженными. Среди них было много странников, послушников монастырей, «богомазов», расписывавших стены храмов. Тогда, как я думаю, Дима был бы среди них. Встречаясь с такими людьми сегодня, мы понимаем лучше, какие мы все разные и далеко не похожие друг на друга.
А теперь о самом главном и самом удивительном в его нынешней жизни. Он выступает с концертами и собирает немалую аудиторию своих поклонников. Среди них много совсем юных людей, которые в интервью по радио и телевидению восхищаются его самобытностью и … волей музыканта.
Как знать, может быть, его жизнь затворника и дала такие результаты?